Неточные совпадения
«Небось! мы не грабители!» —
Сказал попу Лука.
(Лука — мужик присадистый,
С широкой бородищею.
Упрям, речист и глуп.
Лука похож
на мельницу:
Одним не птица мельница,
Что, как ни машет
крыльями,
Небось не
полетит...
Кажись, неведомая сила подхватила тебя
на крыло к себе, и сам
летишь, и все
летит:
летят версты,
летят навстречу купцы
на облучках своих кибиток,
летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком,
летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
И весть
на крыльях полетела.
Украйна смутно зашумела:
«Он перешел, он изменил,
К ногам он Карлу положил
Бунчук покорный». Пламя пышет,
Встает кровавая заря
Войны народной.
— Полет у дрофы тяжел,
крыльями она машет редко и как будто слегка переваливается с боку
на бок, но
летит сильно и скоро.
Впрочем, может быть, это охота невольная и он
летит по ветру вследствие устройства своих небольших
крыльев, слабости сил и полета, который всегда наводил
на меня сомнение: как может эта птичка, так тяжело, неловко и плохо летающая, переноситься через огромное пространство и даже через море, чтобы провесть зиму в теплом климате?
Витютин имеет также особенный полет: слетев с дерева, сначала он круто берет вверх и, ударя одним
крылом об другое или обоими
крыльями о свои бока, производит звук, весьма похожий
на хлопанье в ладони, который повторяется несколько раз; потом витютин направляет свой полет немного вниз и
летит уже прямо, обыкновенным образом, но всегда очень сильно и скоро.
Осенью я не видывал близко больших стай шилохвостей, но иногда узнавал их по особенному глухому их голосу, похожему
на тихое гусиное гоготанье, по полету и по свисту
крыльев; стаи всегда
летели очень высоко.
Распластав свои сильные
крылья, он
летел мне навстречу, направляясь к лиственице, растущей посреди небольшой полянки. Описав около меня большой круг, он ловко, с наскока, уселся
на одну из верхних ветвей и сложил свои
крылья, но тотчас приподнял их немного, расправил и сложил снова.
Затем орлан сорвался с ветки и стремительно
полетел по наклонной плоскости, забирая влево и стараясь как можно скорее выравняться с противником. Другая птица, что была выше него, начала трепетать
крыльями, чтобы задержаться
на одном месте, но потом вдруг стремительно кинулась
на своего врага, промахнулась и так снизила, что едва не задела меня своим
крылом.
Голос Павла звучал твердо, слова звенели в воздухе четко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего народа. И еще толпа походила
на черную птицу — широко раскинув свои
крылья, она насторожилась, готовая подняться и
лететь, а Павел был ее клювом…
Там, в странном коридоре с дрожащим пунктиром тусклых лампочек… или нет, нет — не там: позже, когда мы уже были с нею в каком-то затерянном уголке
на дворе Древнего Дома, — она сказала: «послезавтра». Это «послезавтра» — сегодня, и все —
на крыльях, день —
летит, и наш «Интеграл» уже крылатый:
на нем кончили установку ракетного двигателя и сегодня пробовали его вхолостую. Какие великолепные, могучие залпы, и для меня каждый из них — салют в честь той, единственной, в честь сегодня.
— Э, батюшка! и мы проживем, и дети наши проживут — для всех будет довольно и того, что есть!
На насиженном-то месте живется и теплее и уютнее — чего еще искать! Старик Крылов был прав: помните, как голубь
полетел странствовать, а воротился с перешибленным
крылом? Так-то вот.
Зачем она к этим морским берегам
летит — не знаю, но как сесть ей постоянно здесь не
на что, то она упадет
на солончак, полежит
на своей хлупи и, гладишь, опять схватилась и опять
полетела, а ты и сего лишен, ибо
крыльев нет, и ты снова здесь, и нет тебе ни смерти, ни живота, ни покаяния, а умрешь, так как барана тебя в соль положат, и лежи до конца света солониною.
Но, кроме этой, оказались и другие причины отказа от места воспитателя: его соблазняла гремевшая в то время слава одного незабвенного профессора, и он, в свою очередь,
полетел на кафедру, к которой готовился, чтобы испробовать и свои орлиные
крылья.
Матвей догадался, что это и есть Добычина, вдова племянника отца Виталия, учителя, замёрзшего в метель этой зимою. Она недавно приехала в Окуров, но уже шёл слух, что отец Виталий променял
на неё свою жену, больную водянкой. Лицо этой женщины было неприветливо, а локти она держала приподняв, точно курица
крылья, собираясь
лететь.
«Вот если она
полетит сюда, — подумала Елена, — это будет хороший знак…» Чайка закружилась
на месте, сложила
крылья — и, как подстреленная, с жалобным криком пала куда-то далеко за темный корабль.
Сальме была искусная наездница, через каждые десять или пятнадцать верст стояли, заранее приготовленные, переменные кони, охраняемые солдатами, очень любившими своего доброго капитана, и беглецы
полетели «
на крыльях любви», как непременно сказал бы поэт того времени.
И вот видит он во сне города Киев с угодниками и толпами богомольцев, Ромен с купцами и товарами, видит Одест и далекое синее море с белыми парусами, и город Царьград с золотыми домами и белогрудыми, чернобровыми турчанками, куда он
летит, поднявшись
на каких-то невидимых
крыльях.
Она все мечтает, как бы ей «
полететь невидимо, куда бы захотела»; а то такая мысль приходит: «Кабы моя воля, каталась бы я теперь
на Волге,
на лодке, с песнями, либо
на тройке
на хорошей, обнявшись…» — «Только не с мужем», — подсказывает ей Варя, и Катерина не может
скрыть своего чувства и сразу ей открывается вопросом: «А ты почем знаешь?» Видно, что замечание Варвары для нее самой объяснило многое: рассказывая так наивно свои мечты, она еще не понимала хорошенько их значения.
Вечерний сумрак окутал поле; лес вдали стал плотно чёрен, как гора. Летучая мышь маленьким тёмным пятном бесшумно мелькала в воздухе, и точно это она сеяла тьму. Далеко
на реке был слышен стук колёс парохода по воде; казалось, что где-то далеко
летит огромная птица и это её широкие
крылья бьют воздух могучими взмахами. Лунёв припомнил всех людей, которые ему мешали жить, и всех их, без пощады, наказал. От этого ему стало ещё приятнее… И один среди поля, отовсюду стиснутый тьмою, он тихо запел…
Ежов бегал по комнате, как охваченный безумием, бумага под ногами его шуршала, рвалась,
летела клочьями. Он скрипел зубами, вертел головой, его руки болтались в воздухе, точно надломленные
крылья птицы. Фома смотрел
на него со странным, двойственным чувством: он и жалел Ежова, и приятно было ему видеть, как он мучается.
Жду не дождусь ночи-то! Так, кажется,
на крыльях бы к нему
полетела. То одно держу в уме, что недаром я по крайней мере собой хороша, будет чем вспомнить молодость. (Задумчиво). Думаю себе: молодой такой да хороший! Еще стою ли я, дура, чтоб он любил-то меня? Заглохнуть бы мне здесь, в этом захолустье, кабы не он.
Взберется
на нее с усилием, как божья коровка
на конец былинки, и сидит, сидит
на ней, всё как будто
крылья расправляет и
полететь собирается — и вдруг свалится, и опять полезет…
А ночь
летит тихо и плавно, как
на крыльях.
Дух занимался в груди господина Голядкина; словно
на крыльях летел он вслед за своим быстро удалявшимся неприятелем.
— Всего знать нельзя, зачем да как, — сказал старик. — Птице положено не четыре
крыла, а два, потому что и
на двух
лететь способно; так и человеку положено знать не всё, а только половину или четверть. Сколько надо ему знать, чтоб прожить, столько и знает.
Зовет: — и тучка дождевая
Летит на зов его одна,
По ветру
крылья простирая,
Как смерть, темна и холодна.
Иллюзию нарушил, во-первых, новый выстрел замерзшей реки. Должно быть, мороз принимался к ночи не
на шутку. Звук был так силен, что ясно слышался сквозь стены станционной избушки, хотя и смягченный. Казалось, будто какая-то чудовищная птица
летит со страшною быстротой над рекою и стонет… Стон приближается, растет, проносится мимо и с слабеющими взмахами гигантских
крыльев замирает вдали.
Вавило точно
на крыльях летел впереди всех, умиленный и восторженный; люди крепко обняли своими телами его тело, похлопывали его по плечам, щупали крепость рук, кто-то даже поцеловал его и слезливо шепнул в ухо...
Я чувствую неведомые силы,
Готов один поднять всю Русь
на плечи,
Готов орлом
лететь на супостата,
Забрать под
крылья угнетенных братий
И грудью в бой кровавый и последний.
И вот однажды снится ему сон, будто ангел господень, с вечно юным лицом, с улыбкой
на устах,
летит с неба,
летит прямо к нему, останавливает свой полет над его головою, качается
на дивных
крыльях и, сказав: «Нынче у храма св. Петра»,
летит наверх петь бога.
И, милый друг ты мой, скажу тебе, нехорошо смеяться. Так бы вот взял ее, и унес бы от нескромных взоров, и
на улице плясала бы она передо мной
на белом снегу… как птица, летала бы. И откуда мои
крылья взялись, — сам
полетел бы за ней, над белыми снегами…
Кое-где
на кустах висели длинные рыбачьи сети. Чайки с пронзительным криком
летели навстречу пароходу, сверкая
на солнце при каждом взмахе своих широких, изогнутых
крыльев. Изредка
на болотистом берегу виднелась серая цапля, стоявшая в важной и задумчивой позе
на своих длинных красноватых ногах.
Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они
летят, то их
крылья, рассекая воздух, точно поют, или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фью-фью-фью — раздается в воздухе, когда
летит высоко над вами стадо таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко
летят.
На этот раз утки, описав огромный полукруг, спустились и сели как раз в то самое болото, где жила лягушка.
Не стучит, не гремит, ни копытом говорит, безмолвно, беззвучно по синему небу стрелой калено́й несется олень златорогий… [Златорогий олень, как олицетворение солнца, нередко встречается в старинных песнях, сказках и преданиях русского Севера.] Без огня он горит, без
крыльев летит,
на какую тварь ни взглянет, тварь возрадуется… Тот олень златорогий — око и образ светлого бога Ярилы — красное солнце…
— Пустых речей говорить тебе не приходится, — отрезал тысячник. — Не со вчерашнего дня хлеб-соль водим. Знаешь мой обычай — задурят гости да вздумают супротив хозяйского хотенья со двора долой, найдется у меня запор
на ворота… И рад бы
полетел, да
крылья подпешены [Подпешить — сделать птицу пешею посредством обрезки
крыльев.]. Попусту разговаривать нечего: сиди да гости, а насчет отъезда из головы выкинь.
Если удар придется по
крылу, то так его повреждает, что птица не может уже
лететь, если же удар сложенных когтей угодит вдоль утки, то разрежет ей всю спину от репицы до шеи и заворотит кожу
на сторону: пух и перья
полетят по воздуху, и ошеломленная утка, перевертываясь как кубарь в воздухе, падает
на землю; сокол взмоет вверх, увидит, где упала его добыча, и прямо уже опускается
на нее.
Он удивленными глазами поглядел
на меня и остановился
на крыльях. Я, как камень,
летел вниз. Я стал скидывать балласт, чтобы задержаться.
Живешь телесной жизнью, работаешь в ней, — но как только являются препятствия в этой телесной жизни, перенесись из жизни телесной в жизнь духовную. А духовная жизнь всегда свободна. Это как
крылья у птицы. Птица ходит
на ногах. Но вот препятствие или опасность — и птица верит в свои
крылья, развертывает их и
летит.
Ночная бабочка
летит на огонь, потому что не знает того, что обожжет
крылья; и рыба глотает червяка
на удочке, потому что не знает того, что это губит ее. А мы знаем, что блудная похоть наверное опутает и погубит нас, а все-таки отдаемся ей.
Орел устал и не мог
лететь опять
на море; он спустился в гнездо, прикрыл орлят
крыльями, ласкал их, оправлял им перышки и как будто просил их, чтобы они подождали немного. Но чем больше он их ласкал, тем громче они пищали.
Чайкой несется косная мимо низины под горным кряжем, ровно
на крыльях летит она мимо дикого, кустарником заросшего ущелья, мимо длинного, высокого откоса Теплой горы.
Первые живые существа, которые я увидел, были каменушки. Они копошились в воде около берега, постоянно ныряли и доставали что-то со дна реки.
На стрежне плескалась рыба. С дальней сухой лиственицы снялся белохвостый орлан. Широко распластав свои могучие
крылья, он медленно
полетел над рекой в поисках Добычи. Откуда-то взялась черная трясогузка. Она прыгала с камня
на камень и все время покачивала своим длинным хвостиком.
Недалеко от берега
на большом плоском камне сидело несколько гагар. Птицы собрались
на ночлег, но, услышав людские голоса, повернули головы в нашу сторону. Теперь они плохо видели и потому еще более насторожились. Наконец, одна гагара не выдержала. Тяжело взмахнув
крыльями, она поднялась в воздух. Тотчас вслед за нею снялись все остальные птицы и низко над водой
полетели к тому мысу, который остался у нас позади.
Солнце стояло высоко
на небе и светило ярко, по-осеннему. Вода в реке казалась неподвижно гладкой и блестела, как серебро. Несколько длинноносых куликов ходили по песку. Они не выражали ни малейшего страха даже тогда, когда лодки проходили совсем близко. Белая, как первый снег, одинокая чайка мелькала в синеве неба. С одного из островков, тяжело махая
крыльями, снялась серая цапля и с хриплыми криками
полетела вдоль протоки и спустилась в соседнее болото.
И вот вдруг, — как будто
на широких, сильных
крыльях поднялся
на воздух и уверенно
полетел ввысь.
Лечу как
на крыльях, несусь по длинным коридорам, оставив в недоумении моих подруг.
Мы все за ним. Едва сдерживая неудержимый приступ хохота, наступая
на ноги друг другу, толкаясь и спотыкаясь,
летим. Бурей врываемся в комнату Ольгиной тетки, одеваемся второпях и мчимся из Вдовьего дома, как
на крыльях, туда, вниз, где нас ждут тройки, веселые ямщики и крепкий декабрьский мороз…
Их было много, как мотыльки
летели они
на огонь и падали один за другим с обожженными
крыльями.
И Андрей, сын зодчего Аристотеля,
полетел исполнять волю боярина. Из клети, которую покуда будем звать оружейною, железные двери, запиравшиеся сзади крюком, а
на этот раз отворенные, вели в темные переходы; отсюда, по лесенке с перилами, можно было пробраться в терем Анастасии. С другой стороны, из задних покоев боярина,
на правом
крыле дома, вилась к тому же терему другая лестница, и обе, будто играючи, сходились в теплых верхних сенцах, разделявших покои Анастасии от клети ее мамки.